«С моей точки зрения, всё получилось по максимуму»
— Какова история твоего поступления в МИЭФ?
— Еще в школе я увлекся математикой, а потом экономикой, как ее своего рода прикладным направлением. Потом я узнал, что моя 45-я школа является базовой при НИУ ВШЭ, и стал упорно готовиться к поступлению. С девятого класса я посещал занятия Экономико-менеджериальной школы (ЭМШ-2), там преподавали студенты Вышки — экономисты, социологи.
Про МИЭФ я тоже узнал в школе, так как много друзей из моего класса готовилось поступать именно туда. В десятом классе я стал участвовать в серии всероссийских олимпиад по экономике и предпринимательству и неплохо выступил. Позже, на одном из вышкинских мероприятий, я познакомился с Сергеем Михайловичем Яковлевым и больше не сомневался, куда хочу поступать.
Таким образом, когда, благодаря олимпиадам, у меня появился шанс обучаться в МИЭФ со стипендией, полностью покрывающей стоимость обучения, я уже многое знал об этом институте. Конечно, меня привлекала возможность обучаться по международным стандартам, на английском языке, по сильной экономической программе. И как только это стало возможным, какие-то иные варианты передо мной уже не стояли.
— Кто-то из преподавателей МИЭФ повлиял на твое решение ехать в США?
— Конечно. Я неоднократно консультировался с Алексеем Владимировичем Беляниным (под его руководством я писал дипломную работу в МИЭФ), с Максимом Игоревичем Никитиным (он сам выпускник университета Питтсбурга и много рассказывал про обучение там), на протяжении долгого времени я обсуждал свое решение с Аллой Александровной Фридман. В целом же, думаю, я поговорил почти со всеми, кто тогда преподавал в МИЭФ.
— Рекомендации для поступления ты тоже брал у профессоров МИЭФ?
— Да, также у меня было несколько рекомендаций из LSE, в том числе от Розмари Гослинг (она была директором международных программ Лондонского университета). Должен отметить, что после поступления я общался с профессорами Carnegie Mellon, и все они отмечали, что наличие диплома Лондонского университета у выпускников МИЭФ играет положительную роль, позволяя американским университетам доверять образовательным результатам.
Но еще я бы добавил, что поступление студента на PhD-программу — это всегда очень личное решение со стороны тех, кто его принимает, особенно когда речь идет о бизнес-школе. В последних работает и учится не так много людей и все находятся на виду. В моем случае человеком, который поверил в меня еще во время отбора, был Ричард Грин (сейчас он занимает пост декана по науке в Carnegie Mellon, в Школе Теппера, где я учился), и я был рад, когда, уже ближе к окончанию обучения, он сказал, что не ошибся с выбором.
— Все-таки как и когда ты понял, что хочешь заниматься наукой?
— Это интересный вопрос. Должен сказать, что изначально, когда я только принимал решение ехать на PhD, то у меня была мысль, что я делаю это, чтобы получить самую максимальную, advanced степень по экономике — сфере, которая меня тогда интересовала (интерес к финансам у меня появился несколько позже).
Я помню момент, когда впервые приехал в Carnegie Mellon, в августе 2007 года. У нас была организационная сессия, которую проводил Ричард Грин. Это была моя первая встреча с ним и со всеми студентами. Ричард сказал, что очень рад всех нас видеть, что мы прошли очень серьезный отбор и что мы уже очень серьезные кандидаты. А еще он сказал, что программа PhD — это совсем не “the most advanced degree in economics” и не стоит так думать. Этот момент заставил меня очень серьезно задуматься о своей мотивации.
Срок обучения на программе PhD долгий, и со временем я пришел к выводу, что довольно мало людей из числах тех, кто начинает учебу в аспирантуре, делает это, понимая специфику научной деятельности, и что в принципе у всех первые два года уходят на адаптацию. Думаю, только к третьему курсу я накопил достаточную базу знаний, чтобы понять, что собой представляет наука и насколько мне эта сфера подходит. Конечно, в итоге я был доволен своим решением. Но я не могу сказать, что мой выбор был осознанным с самого начала.
Каждое направление исследований — это в первую очередь определенный круг людей, который движет науку, своего рода «научная семья». Это люди с общими интересами, которые постоянно встречаются на конференциях и семинарах. Со временем и ты становишься членом такой «семьи» в рамках какой-либо темы, скажем по изучению микроструктуры финансовых рынков. Но пока ты таким членом не стал, хотя бы самым младшим, понять, что такое научная деятельность, сложно.
— Под «научной семьей» ты имеешь в виду хорошие отношения и знакомства?
— Не совсем. Разные люди сидят в разных университетах, порой за сотни и тысячи километров друг от друга, но между учеными, которые занимаются схожими темами, идет постоянный диалог. Все они периодически встречаются друг с другом на крупных конференциях. Получается своего рода «семья», члены которой не так часто видятся вживую, но при этом все время общаются друг с другом, постоянно ссылаются друг на друга в статьях.
Когда я только учился в бакалавриате, то думал: ну вот, я сейчас напишу статью, разработаю какую-то модель и дам миру почитать. Сейчас же я смотрю на науку гораздо меньше как на индивидуальную деятельность и гораздо больше — как на то,что я являюсь частью глобального диалога, который ведется между десятками людей, и когда я что-то «говорю» в своих работах, я обращаюсь не к абстрактному «научному сообществу», а к конкретным людям, с которыми я увижусь на следующей конференции, понимая, что своими находками я, может быть, как-то повлияю на результаты их исследований.
Это, пожалуй, самая интересная часть научная деятельности, и порой она кажется мне даже более мотивирующей, чем собственно написание статей. Именно эта вещь позволяет двигать науку вперед и именно ее сложно осознать в самом начале, когда ты только находишься на стадии формирования научных интересов и выбора темы. На этом этапе тебе тяжело ассоциировать себя с группой исследователей по какому-либо направлению, когда же это происходит, ты уже чувствуешь себя частью большой команды.
— В скольких конференциях успевают принять участие студенты PhD-программы?
— Основные конференции проходят ближе к завершению учебы. Я за последний год успел принять участие в пяти, а в предыдущий — в трех-четырех. На третьем курсе я участвовал в одной или двух, а до этого вообще никуда не ездил. Также я подавал заявки на различные летние школы на конкурсной основе: у меня все началось с такой школы в University of Chicago, по computational methods. Ее на протяжении четырех недель проводил Кеннет Джадд – автор, пожалуй, самой известной в мире книги по numerical methods in economics. Первый опыт общения с представителями других университетов был для меня очень интересен. Внутри каждого из них есть своя традиция, свой ход мысли, своя команда. Все эти вещи довольно сильно различаются от университета к университету, и участие в различных конференциях и других научных мероприятиях очень сильно расширяет твое сознание. За первые два-три года ты очень сильно привыкаешь к месту своей учебы и тебе начинает казаться, что вся академическая жизнь устроена одинаково — на самом же деле различных локальных традиций очень-очень много. Какие-то университеты уделяют много внимания математическим моделям с большим количеством численных аппроксимаций и пытаются описать ими весь мир. Другие же, наоборот, сильнее ценят цепочку логических построений, которые позволяют думать о каком-то феномене.
— Чему была посвящена твоя диссертация в аспирантуре?
— Она была посвящена специфике торговли и транзакционным издержкам на внебиржевых рынках и информационным потокам на финансовых рынках. PhD-диссертация обычно состоит из трех различных эссе. В моем случае одно эссе было посвящено как раз информационным потокам и два других, основных, — транзакционным издержкам на внебиржевых рынках. В первом был теоретический, а во втором эмпирический анализ. Второе эссе было написано в соавторстве с моими научными руководителями — Бертоном Холифилдом и Честером Спаттом. Бертон был моим основным научным руководителем на протяжении всех шести лет обучения на PhD-программе и возглавлял диссертационную комиссию при защите. Честер работал главным экономистом в SEC (Securities and Exchange Commission) — госоргане США, осуществляющем надзор за финансовыми рынками. До и после этого он был профессором в Carnegie Mellon.
— А какие рынки являются внебиржевыми?
— Все корпоративные и муниципальные облигации в США торгуются на внебиржевых рынках. Также внебиржевыми являются многие производные финансовые инструменты (деривативы). Внебиржевые рынки отличаются тем, что на них нет централизованной торговой площадки, и их участникам приходится искать своего контрагента для покупки или продажи активов буквально вручную. Необходимо обзванивать банки, дилеров и узнавать, хотят они торговать с тобой или нет. Важную роль на таких рынках играет сформировавшая дилерская сеть (dealer network), которая существенным образом влияет на функционирование внебиржевого рынка: у каких-то агентов глубина сети может быть в несколько раз выше, чем у других. В своих статьях я анализировал влияние сети на транзакционные издержки клиентов у каждого дилера. То есть проверил свои идеи на эмпирических данных и разработал теоретическую модель, которая позволяет исследовать этот феномен.
— Почему при поиске работы после окончания аспирантуры ты остановил свой выбор на University of Lausanne?
— Трудоустройство после окончания программы PhD — вещь вообще довольно непредсказуемая. Это своего рода централизованный биржевой рынок профессорских позиций: все встречаются в одном месте на конференции в январе, и каждый кандидат подает заявки в интересующие его университеты. Количество мест при этом может исчисляться десятками: по финансам чуть меньше, по экономике чуть больше. Я подавал документы только на позиции по финансам, хотя бывает, что люди подают и туда, и туда. Лично я направлял документы примерно в пятьдесят университетов — по экономике же люди могут посылать свои данные и в сто двадцать.
Соответственно, после того, как ты подал документы в эти сто или пятьдесят вузов, сложно прогнозировать, куда тебе удастся попасть в итоге. Какие-то университеты могут просто не вести найм в этом году, кто-то может искать человека с определенными научными интересами или исследовательской темой. Поэтому я не могу сказать, что изначально думал именно о Лозанне — это был один из пятидесяти университетов, куда я отправлял документы. Но университет был хороший, там были известные мне люди. Исследование, которым я сейчас занимаюсь, представляет собой своего рода диалог с аналогичными работами, посвященными другим рынкам, и одна из таких работ была написана мной в соавторстве с одним из коллег, который как раз работает в University of Lausanne.
— Все же при выборе места работы стояла ли у тебя дилемма между Европой и США, или ты руководствовался какими-то иными критериями?
— Нет, такой выбор передо мной не стоял. При составлении «шорт-листа» я делал упор на университеты, люди в которых занимаются похожими на мою темами и которых я встречал на уже упомянутых конференциях по market microstructure.
Но, безусловно, так как сам я — из американской научной среды, то в Европе я подавал документы в ограниченное число вузов. Университеты и школы Старого Света составили, думаю, не более двадцати процентов от общего числа. Да и департамент, в котором я сейчас работаю, сформирован в основном из людей, которые были профессорами в США, являясь одним из самых «американизированных» в Европе. Я мог подать заявку во множество мест, но просто не стал этого делать — направлял свои данные только туда, где либо знал каких-то конкретных людей, либо исходя из приоритетных для себя научных направлений. Может быть, на другом этапе своей жизни я бы поступил как-то иначе, но на этом для меня было важно именно профессиональное развитие.
— Что входит в твои обязанности в University of Lausanne?
— Здесь все достаточно стандартно, так же как и везде на позициях Tenure-Track Assistant Professor. Основная задача — это, конечно, проведение исследований, также каждый год есть определенная преподавательская нагрузка. Я читаю дисциплины на английском для студентов второго года магистратуры.
— Какие предметы ты ведешь у магистров?
— В текущем учебном году я вел два курса: про кредитные риски инструментов с фиксированной доходностью и по микроструктуре финансовых рынков. Эти курсы я читал осенью — весной же я больше концентрировался на научной деятельности.
— В итоге к 27 годам ты стал профессором университета. Оглядываясь назад, ты бы что-то поменял в череде решений, которые к этому привели?
— Смотря в какой момент. Сейчас, когда мне удалось написать хорошую диссертацию по финансам, я бы ничего в прошлом не менял. C моей точки зрения, все получилось по максимуму. Раньше были сомнения, но жизнь показала, что, как всегда, лучше идти до конца. И я бы не стал отговаривать людей, которые идут на PhD сразу после бакалавриата.
Никита Крыльников, специально для МИЭФ НИУ ВШЭ
Интервью на английском языке >>>